Детство, которого не было

Что каждый из нас помнит о детстве? Наверное, вкус манной каши, любимые игрушки, мамины объятия, сказки на ночь… У тех, кто пережил блокаду, воспоминания иные, полные горечи и слёз. И детство для них – пора совсем не беззаботная…

Жизнь разделилась на «до» и «после»…

Что помнит о детстве Галина Максимовна Бушина? Лишь голод, холод и страдания. А ведь всё могло быть совсем по-другому…

– Когда началась война, мне было чуть больше года, – рассказывает Галина Максимовна. – В тот момент, в силу возраста, я мало что понимала, но отчётливо помню, что уже тогда чувство страха не покидало меня ни на минуту. В сентябре, во время усиленных бомбёжек, мы перебрались к бабушке в Смольнинский район. Мама рано утром уезжала за город рыть окопы, чтобы стремительно наступавшие фашисты не смогли захватить Ленинград. А я оставалась с бабушкой Марфой.

Отца своего я не знаю – он умер за месяц до моего рождения. В память о нём осталась только маленькая фотография. Сводных по отцу братьев и сестёр распределили по детским домам, так как мама одна не смогла бы содержать шестерых детей.

Когда по радио объявляли: «Граждане! Воздушная тревога!», я всегда кричала: «Мама! Шапу-шапу! Одеяло!» Меня заворачивали в одеяло, и мы спускались в бомбоубежище. Когда в дом напротив попала бомба и несколько дней оттуда доносились стоны и плачь, мама поняла, что в бомбоубежище лучше не ходить. Она брала меня на руки, вставала в дверной проём и таким образом мы ждали отбоя воздушной тревоги.

В очереди за хлебом мама всегда стояла очень долго. Часто приходила домой без хлеба. Чтобы как-то прокормить меня, на рынке она меняла вещи на дуранду – прессованные отходы при изготовлении растительного масла. «Дуянды, дуянды!» – просила я. Их вкус помню до сих пор….

Как пережили зиму 1941-1942 годов – не знаю. Не было ни воды, ни электричества, ни тепла… Спасала только сильная воля к жизни и надежда, которая никогда не покидала нас!

Весной мама Галины Максимовны получила эвакуационный лист, и 7 апреля их вместе с бабушкой по ещё скованной льдом Ладоге на машине отправили в сторону деревни Кобоны. Там посадили в вагоны-теплушки, и поезд повёз их на Урал, куда ранее уже были эвакуированы её родственники.

– По дороге меня даже чуть не отдали совершенно незнакомым людям, – продолжает Галина Максимовна. – С нами в вагоне ехала семейная пара. Муж и жена стали убеждать маму, что, мол, едет-то она в никуда, впереди – сплошная неизвестность, поддержки мужской у неё нет, тяжело будет с маленьким ребёнком… «Отдайте девочку нам!» – предложила женщина. И мама в тот момент действительно была готова отдать меня. На защиту встала бабушка Марфа: «Ни за что! Сами воспитаем!» Так я осталась со своими родными.

Поезд привёз нас в Нижний Тагил. Поначалу жили у ранее эвакуированных родственников, затем снимали угол в частном доме. После того, как мама устроилась работать на медико-инструментальный завод, нам выделили место в красном уголке завода, и некоторое время мы жили за ширмами.

В январе 1944-го умерла бабушка Марфа. Похоронили её в братской могиле, которая тогда называлась общей. Могилу сразу не зарывали, а ждали, что, возможно, придётся хоронить кого-то ещё. И в результате, когда пришла весна, мама так и не узнала, где же именно похоронена бабушка.

Тогда же, в 1944-м, нам дали комнату в деревянном бараке. Вместе с нами жили ещё три семьи. Было ужасно тесно и неудобно… Вши меня не покидали, поэтому я была почти лысая. А по выходным мы собирали милостыню. Ездили на Тагилстрой, стучались в каждый барак, где жили семьи военных, и просили помочь, кто чем может. И люди, в какой бы тяжёлой ситуации ни находились, нам действительно помогали! Кто кусочек сахара даст, кто картошку, кто конфетку… Мама, работая на заводе, занимала очередь, чтобы получить отходы – голову и хвосты селёдки. Из них мы варили суп или же прокручивали их через мясорубку и стряпали лепёшки.

В бараке мы жили до 1956 года. Затем нам дали комнату в коммуналке. Я ходила в школу, училась, старалась. Активно помогал родительский комитет – мне дали валенки, а также кусок фланели для пошива пальто. А однажды мама принесла американскую гуманитарную помощь – белые чулки и банку мясных консервов. Для нас это была настоящая диковинка – чулки я хранила очень долго…

В 1959 году я поступила в институт и, окончив его в 1964-м, по распределению приехала в закрытый город Свердловск-45.

В 1973 году во время турпоездки в Ленинград Галина Максимовна встретилась с одним из своих братьев. Другие её братья погибли – один на юге, другой на Дальнем Востоке. Но память о них всегда живёт в душе Галины Максимовны.

– 22 июня 1941 года навсегда разделило мою жизнь на «до» и «после». Как сложилось бы всё, если бы не было войны и блокады? Как и где бы мы жили? Прошло уже 70 лет, но эти вопросы до сих пор терзают моё сердце…

А в воздухе – запах блокады…

– Я отчётливо помню тот июньский день, когда в городе завыли сирены – так мы узнали, что началась война, – начинает свой рассказ Анна Степановна Ларионова. – Тогда мы ещё и представить не могли, ЧТО придётся пережить ленинградцам, но ощущение небывалой тревоги витало в воздухе уже с первого дня войны. Весь город жил нехорошим предчувствием…

В большой и дружной семье, кроме Ани, было ещё четверо детей. Отец и старший брат работали на заводе, мама трудилась на прядильно-чулочной фабрике. Жили довольно скромно – в небольшом деревянном доме с двумя комнатами, одна из которых – кухня.

– В блокадном Ленинграде смерть всё время ходила рядом – голод, холод, обстрелы, бомбёжки… Папе, как рабочему, давали лишь 200 граммов хлеба, а нам – по 125. Мне всегда хотелось есть, и представлялось, что скоро всё изменится – город, как и прежде, заживёт мирной жизнью, дети будут сыты, а на улицах мы больше никогда не увидим горы трупов.

В 42-м папу забрали на фронт, а маму с тремя детьми в феврале того же года эвакуировали в Вологодскую область. Нас могли бы эвакуировать и раньше, но у мамы отнялись ноги. Мы долго лечили её – собирали траву, из которой впоследствии делали специальные ванны. Поэтому и эвакуировали нас только тогда, когда мама пошла на поправку.

Старший брат Ани, который во время блокады остался в Ленинграде и работал на заводе, собирался приехать в Вологодскую область к родным. Но так и не приехал – обессилевший от голода, он заснул и не проснулся… А в августе 44-го пришла похоронка на отца, в которой было написано: скончался «от падения сердечной деятельности».

– Как мы ехали по «Дороге жизни», я не помню, – продолжает Анна Степановна. – В Вологодской области жили в деревне, рядом с которой была станция. Именно на этой станции я прочитала объявление о том, что набирается эшелон ленинградских детей для возвращения в город. Так в июне 1944 года я вновь оказалась в Ленинграде.

Мне, моей сестре и брату дали небольшую комнату. Армии в то время была необходима помощь тыла, поэтому мы, совсем ещё дети, сразу встали к станкам. Сохранилась даже запись о том, что, будучи подростком, я несколько месяцев проработала на заводе.

В феврале 1945-го поступила учиться в ремесленное училище. Окончила его с одними пятёрками и получила профессию токаря 5 разряда. По направлению устроилась на завод имени Карла Маркса, где выпускали текстильные машины. За отличную работу моя фотография была помещена на Доску почёта, и многие удивлялись, как мне, молодой девушке, удаётся ловко обращаться с железными механизмами.

Там же, на заводе, я познакомилась со своим будущим мужем Виктором Фёдоровичем. 17 апреля 1951 года мы поженились, и в тот же вечер он уехал в командировку на Урал. Каждый день мы писали друг другу письма, и в каждом письме он просил, чтобы я поскорее приехала к нему. Так я и оказалась в Свердловске-45.

– Мне тяжело вспоминать военное время, – завершает рассказ Анна Степановна. – Тяжело, но нужно. Важно поделиться тем, через что пришлось пройти в годы блокады. И я очень надеюсь, что над нами будет только мирное небо. Всегда.