С теплотой и грустью

В мае 1941 года меня, маленького мальчишку, взял к себе на «летнюю побывку» мамин старший брат – Василий Викторович НИКИТИН.

Они с супругой, Лидией Ивановной, проживали на Украине, в городе Балта Одесской области. Как оказалось впоследствии, эти люди стали мне родителями на всю оставшуюся жизнь.

Были мои приёмные родители людьми добрыми и порядочными. Отец — мягкий, незлобивый человек, страдал серьёзным заболеванием, не был военнообязанным и всю жизнь проработал на различных предприятиях бухгалтером. Мать — энергичная и заботливая, но строгая, и лидером в семье, конечно же, была она. Я с самого начала стал их звать мамой и папой. И, хоть принято считать, что детям, выросшим в войну и послевоенные годы, досталось тяжёлое время, я вспоминаю об этом периоде своей жизни с тихой теплотой и грустью.

Мои воспоминания о начале войны носят отрывочный характер. Мал был ещё. Но помню, что часто над городом на большой высоте пролетали самолёты, а потом возвращались обратно. Взрослые говорили, что это были чужие бомбардировщики. Самолёты город не бомбили.

Как-то полыхала огнём солдатская казарма — большое деревянное четырёхэтажное здание, расположенное недалеко от нашего дома. Мы, ребятня, восхищались зрелищем, а взрослые беспокоились, чтобы пламя не перекинулось на жилой сектор (казарму подожгли уходящие из города военные).

Через какое-то время в городе появились люди в другой военной форме. У них были автомобили, пушки, телеги, запряжённые лошадьми. Они разместились по домам, а у нас в доме, в большой комнате, стали жить аж десять солдат. Разговаривали они на непонятном языке, громко смеялись, играли на губных гармошках, но детей не обижали. Это были румыны.

Детвора быстро освоилась и дразнила их: «Мамалыга — молоко, Румыния далеко!» Когда я похвастался маме знанием этих дразнилок, то получил первую ощутимую затрещину и назидание: никогда больше не произносить этого вслух.

Позже румынская часть снялась и куда-то была переправлена. Но, уезжая, румыны оставили много разбросанных на улице и во дворах патронов. Ребятня с интересом их собирала. Мама рассказывала, как я, радостный, принёс в дом в подоле рубашки несколько гранат. Она в ужасе забрала их и куда-то унесла. Так я лишился своих первых военных игрушек.

Ещё воспоминание (мы тогда жили в Закарпатье, в городе Сторожинец Черновицкой области). По улице мимо нашего дома проходят колонны пленных немецких солдат. Без вещей и наград, в летней форме. Мы выбегаем, собираемся стайкой и молча глазеем на колонну. Немцы на нас не смотрят. В основном вперёд или себе под ноги.

В нашем районе, на самой границе с Румынией, был организован леспромхоз. Здесь родители устроились на работу: отец — бухгалтером, мать — экспедитором. Вдоль дороги в горы лежало много подбитой техники, которую чинили, приспосабливали к мирной жизни. В леспромхозе было автохозяйство. Руководил им комиссованный после ранения гвардии майор. Были здесь даже автомобили фирмы «Студебеккер».

На село в тридцать дворов я был единственным ребёнком. Сверстников у меня не было (хотя были ребята постарше), играть было не с кем, и мне нравилось приходить в гараж к майору «дяде Ване», где меня радушно принимали водители и механики и даже дали мне шутливое прозвище «завгар».

Я появлялся у ворот, и они начинали суетиться с громкими возгласами: «Завгар идёт!» Конечно, я принимал их игру за чистую монету, и, когда меня спрашивали: «Женя, с кем ты сегодня поедешь?» — я указывал на кого-нибудь из шофёров и важно залезал к нему в кабину. Машины возили лес на ближайшую станцию, а я, прихватив с собой пакет с едой, который давали мне утром родители, катался с работягами до самого вечера. Я не боялся даже, когда тяжёлая гружёная машина заезжала на узкий мост без перил. И меня за это мужики уважали — так они мне говорили.

Село постепенно росло. Стали приезжать семьи с детьми. Открылась школа, я пошёл в первый класс. Как-то наша учительница организовала фотографирование класса. Перед этим родители сшили мне лёгкое пальто из немецкого кителя, которое я носил с отвращением, потому что «немецкое». Естественно, на коллективном фото я, в отличие от других, стою угрюмый и недовольный.

В1947 году наступило очень голодное время. Постоянно хотелось есть. А есть было нечего. Сначала в леспромхозе выдавали на семью один круг подсолнечного жмыха (так называемый «макух»). Затем стали выдавать по два килограмма солёной хамсы (рыбы-тюльки). В семьях её варили, жарили или употребляли в сыром виде. Позже организовали небольшую общую кухню, там варили и потом выдавали людям по котелку в день какой-то баланды. В лесу исчезли звери и птицы, надо было охотиться высоко в горах, а у людей не было сил уходить далеко от селения.

Иногда я бегал с ребятами к пограничникам, мы наведывались к ним на заставу, которая стояла в четырёх километрах от села. И мы видели, как они жарили на костре, на шампурах, гадюк, а потом ели их. Угощали и нас, но мы почему-то не могли это есть. А приходили-то мы к ним, чтобы посмотреть на танцующую лошадь. Была у них такая коняшка. Как заиграет гармонь, она встаёт на дыбы и грациозно вальсирует. Сколько уж лет прошло, а до сих она иногда снится мне.

Но настали времена получше. У селян появился скот, в селе открыли магазин, куда мама посылала меня за буханками хлеба. Мы, ребятишки, стихийно объединившись, пасли коров, помогали взрослым. В поле жгли костры, грелись, пекли картошку и, само собой, крутили первые самокрутки, приобщались к курению. Правда, мама быстро меня отучила от этого занятия, влепив мне опять запоминающуюся затрещину. На уборке картошки, заготовке сена я уж и не помышлял о самокрутке, да мне и не особо нравилось.

Самое яркое воспоминание — известие о Победе и то, с каким ликованием в селе его встретили. Директор леспромхоза выделил грузовик, люди загрузили туда провизию, выпивку, с гармошкой да прибаутками прибыли на большую лесную поляну, накрыли большой общий стол, выпили, знатно закусили и начали петь песни, а потом плясать под гармонь. Кто-то сказал: «Эх, жаль, нет салюта!» И тут дядя Ваня выхватил свой трофейный револьвер и несколько раз выстрелил в воздух — за Победу, за лучшую жизнь!

Евгений Васильевич НИКИТИН.