Неверна была притча

Мой «зенит жизни» уже давно пройден. За почти восьмидесятилетний период было всё: и хорошее, и плохое. Но почему-то самые запомнившиеся воспоминания – это детство.

Вырос я в военное и послевоенное время. Было это в крестьянской семье, обойдённой достатком, в чувашской деревне Дюртюлино. Для утоления постоянно сосущего чувства голода даже картошки, помню, было недостаточно, не говоря уж о хлебе. Хлеб вообще был праздником в семье. Поэтому я рано познал его цену. А ещё – цену труда.

В ясное, солнечное утро июня 41-го к нам пришли ближайшие родственники провожать отца на войну. Не успели толком посидеть за столом, как около двора остановилась подвода, в которой понуро сидели мужчины. Они позвали папу. Проводы окончились. Мы все вышли на улицу, обнялись на прощанье, папа пристроился на задке брички, и она тронулась.

У нас, чувашей, есть притча: «Уезжая, не огладывайся на свой дом и провожающих». Поэтому все мужчины сидели, не оглядываясь назад. А наш папа сидел к ним спиной, к нам – лицом, поэтому махал нам обеими руками и долго что-то выкрикивал. Мама ещё из-за этого сильно расстраивалась.

Через год таким же солнечным (только апрельским) утром к нам прибежал сосед с радостным сообщением: «Ваш отец с фронта возвращается!» У нас принято первого глашатая с хорошей вестью одаривать чем-нибудь ценным. Мама засуетилась в поисках чего-то вкусненького и отдала ему полуфунтовый комок домашнего сливочного масла, взбитого из козьего молока. Последнего не пожалела за такую новость.

И тут открылась входная дверь, и в избу вошёл отец в военной форме и с перевязанной рукой. Мы все кинулись к нему… Никогда не забуду того сильного чувства, того ощущения его тепла, запаха махорки!

Отец прожил дома недолго. Как только рана затянулась, его оправили в трудовую армию, откуда он вернулся совершенно измождённым и больным (с прободной язвой желудка) в конце 1944-го. И хоть недолго, но всё же пожил после войны. А вот те мужчины, что сидели в бричке, домой так и не вернулись, сложили свои головы на фронте. Стало быть, неверна притча…

Играли мы в детстве только в «войнушку», других игр и не знали. Правда, много купались летом, бегали, катались на ручных тележках. Зимой улица села становилась для нас катком. Прикручивали к валенкам (пимам) простейшие коньковые лезвия – вот и коньки.

Ближе к весне запасы картошки в семье таяли. Как-то надо было растянуть их до молодой картошки и муки первого помола зерновых, которой полагалось по 100 граммов на один трудодень. Что только не придумывали наши матери! Даже мы, подростки, знали до тридцати наименований всевозможных съедобных трав, собирали их по весне и приносили домой к столу. Картошка-то весной шла на «садовки», из каждого клубня вырезались «глазки» – они и являлись посадочным материалом, основой будущего урожая. Остальная картофелина, включая кожуру, шла в рацион. Подарком была и найденная в поле, перезимовавшая картошка. Из неё делали лепёшки, измельчали и сушили, добавляли в суп.

Как-то кончились у нас все запасы жира. Но имелся небольшой деревянный ящичек, в котором в старые добрые времена солили свиное сало. В стенки этого ящичка впитались жир и соль. Вот эти дощечки раскалывали на щепки и варили вместе со съедобной травой, тогда на поверхности варева появлялись жиринки.

В нашем колхозе было три бригады, каждая имела свой овин – зерноток. Как бы чисто ни убирали, на земле после молотьбы что-нибудь да оставалось. Мы с сестрёнкой Зиной частенько по весне наведывались туда и даже под талой водой собирали злаки по зёрнышку. Иногда находили кучечки зерна – с пригоршню. То-то была радость!

Был в селе такой случай: спасая семью от голода, одна женщина завела в своё подворье чужого телёнка и зарезала его. Сварить-то не успела, как за ней уже пришли – разве в деревне утаишься от людей? По приговору суда её отправили на два года в уфимскую тюрьму. За хорошее поведение через год освободили. Соседи пришли навестить её, спросить: как там, в тюрьме? А она со слезами рассказывала о напрасном досрочном освобождении и объясняла: «В тюрьме хлебом кормят!»

Солнышко торопило очередную весну, а нас, подростков, отправляли на ежегодный выпас скота. Радуясь весне и играя, следим вполглаза за пасущимися овцами, иногда отгоняя их от речной воды и обманчиво пологого берега. Но как-то я не углядел своих овечек. Несколько штук отделились от стада, перешли по мосту реку и отправились вверх, вдоль речушки. Надеясь вернуть их, проваливаясь ногами в вязкую грязь и громко крича, я бегу вперёд. Увы, овцы меня не слышат и продолжают путь вверх, вдоль русла. Вернуться к мосту и перейти речку мне, десятилетнему парнишке, не хватило сообразительности. Я не стал обходить овраг и решил перейти реку вброд. Мощное течение и скорость воды отпугивали. Наконец, нашлось более-менее спокойное место, и я решился. Вошёл в воду и иду по не растаявшему ещё ледовому насту, вода по щиколотку. И вдруг проваливаюсь в какую-то яму, ныряю в воду с головой. До сих пор не понимаю, как мне удалось тогда выбраться?!

Выскочил на берег. Удивительно: даже тулуп и лапти при мне. Тут уж оставалось гнать овечек домой галопом и самому бежать за ними трусцой, чтобы не замерзнуть. Как ни странно, после ледяной купели я не заболел. Аппетит только, говорят, был зверский.

В нашей усадьбе всегда росли плодовые деревья. Как-то выдалась очень суровая зима. Морозы нанесли ощутимый урон деревьям. Подсохла и единственная в саду яблонька. Однако корни её выжили. И весной она зацвела. Правда, совсем слабенько: на ветке удержалась лишь одна завязь. Через некоторое время она превратилась в яблочко. Мы всей семьёй старались уберечь этот плод, сохранить его для отца, которого ждали из госпиталя.

Однажды утром я не увидел на ветке нашего яблочка. Обидно было до слёз. Но мама успокоила, предположив: может, оно созрело да с ветки упало?

В точности так и оказалось. Пожелтевшее от спелости яблочко лежало в траве под деревом. Мы завернули его в газету, спрятали в мамин сундук, и, когда вернулся с лечения отец, торжественно разрезали его на дольки, чтобы всем хватило. А сундук мамин долго потом издавал тонкий аромат.

Я сейчас удивляюсь вот ещё чему: как бы ни была тяжела жизнь, сколько бы лишений семья ни испытывала, но родители наши всегда настаивали на учёбе всех своих чад, да и мы сами стремились к образованию. Мы, шестеро братьев и сестёр, окончили Дюртюлинскую среднюю школу, а четверо из нас получили высшее образование.

За это огромное спасибо маме и отцу. И, наверное, воспитавшему нас суровому времени…

Леонид Алексеевич ФЁДОРОВ.