Дюймовочка из рукавички

Её так и звали дюймовочкой всё детство, а потом и юность: уж очень маленькая была. И как ни старалась, как ни тянулась, а выросла всего- то до метра сорока шести. Но, как говорится в народе, «мал золотник, да дорог». Мы уже рассказывали о Маргарите Секретарёвой как о замечательном коллекционере в очерке «Фея миниатюр». Эта же её история – история ребёнка грозных сороковых…

Само рождение Риты Казаковой (впоследствии Секретарёвой) можно назвать почти криминальным. Её мама на шестом месяце беременности поскользнулась на ступеньках лестницы, упала, больно ударившись. Неожиданно начались родовые схватки. Женщину тут же увезли в роддом (жили тогда многодетной семьёй в Верхней Туре, в своём доме-пятистенке), приняли скоротечные роды. Утром, в палате, она очнулась от звона ведра уборщицы и шлёпанья тряпки о пол. Открыла глаза, огляделась… «Где я? А где мой ребёнок?»

«Дак, где ему быть? В печке, конечно, – буркнула уборщица. – Да и какой там ребёнок? Кусок мяса с 800 грамм… И то сказать: недоношенная… Короче говоря, мёртвая девчушка твоя родилась. Щас полы домою и пойду растапливать печурку».

– Мама соскочила с кровати (откуда только силы взялись?!) и бросилась к печке-голландке, что стояла в коридоре, – рассказывает Маргарита Николаевна. – Открывает дверцу, а там, у сложенных в рядок поленей, с краешку – небольшой марлевый свёрточек. Она схватила этот родной кусочек, открыла – действительно, ребёнок! Прижала к груди и, обливаясь слезами, быстро пошла домой. Хоронить свою кровиночку.

Вечером пришёл с заводской смены отец: «Что ты, Лизонька? Ты почему плачешь, как дома-то оказалась, мы ж тебя в больницу отвезли?» – «Вот, Коля, смотри. Дочурка наша мёртвенькая родилась. Виноватая я! Не уберегла, с лестницы этой проклятой упала…»

Николай Григорьевич бережно взял отмытое уже к похоронам тельце, завёрнутое в пелёнку, положил в свою большую рабочую меховую рукавицу (только головку оставил наружу), прижал к себе и стал ходить по горнице туда-сюда, что-то приговаривая про себя, глотая скупые слезы. Отчаяние заполонило душу, младенца жалко было неимоверно. В семье Казаковых искренне и крепко любили детей.

– Мама, горюющая, плачущая и причитающая, забилась в самый дальний угол полатей. Как она потом рассказывала, сердце буквально выскакивало из груди от горя. Вдруг из горницы слышит: «Лиза, так ведь девочка жива! Глянь-ка, моргает!!! Зря горюешь, Лизонька!». Так в отцовой рукавичке я и обрела жизнь,– говорит Маргарита Николаевна. – А имя мне дали по глазам: они у меня броские, тёмные, отцу показались похожими на осенние маргаритки.

Случилось это всё в суровом и каком-то особенно промозглом октябре сорок первого. Отец по брони (как ценный сотрудник военного завода) на фронт отправлен не был. Но и дома увидеть его все годы Великой Отечественной войны было большой редкостью. Мать рассказывала детям, что он приходил порой домой после недели тяжёлой работы, грязный, голодный, переступал порог и падал от усталости прямо в коридоре. Мог проспать все отведённые ему на отдых часы, уткнувшись в подсунутую ему тут же на полу подушку.

Бывало, что и помыться времени не оставалось: так уж, сполоснётся из ведра по пояс, стоя на крыльце, ледяной водой, разотрётся полотенцем, перекусит наспех, возьмёт с собой «посошок» на ещё одну неделю (краюху хлеба, пару луковиц, сала кусок, картошки отварной да яиц, травы какой на чайную заварку), и опять домашние его не видят.

Трудился Николай Григорьевич на Верхне-Туринском машиностроительном. Завод делал оружие. Это был старинный оружейный завод, возникший на берегу реки Туры ещё в демидовские времена, выпускавший для нужд молодой промышленной России ядра для пушек, снаряды, прославившийся своей продукцией в Первую мировую и Финскую войны. Вот и во Вторую мировую крепко пригодился.

Елизавета Дмитриевна была домохозяйкой. Да о какой работе на стороне можно было говорить, когда у тебя восемь детей мал мала меньше? Двое, правда, за военные годы по болезни умерли. Но и шестеро – не один и не трое: одеть, обуть, накормить надо, за уроками проследить, научить уму-разуму. Всех вырастили, выучили, вывели в люди.

А во дворе скотина ждёт заботы. Как же без лошади да коровушки, без поросёночка да птицы всякой! Продналог ещё за спиной, выполняли его честно, не жилили. Так что, всё на ней, и везде – она: в поле, в скотном загоне, в лесу – по ягоды и грибы почти всем семейством ходили, лес прочёсывали, как только снег сойдёт и до новых заморозков, – всё к столу прибыль, начиная со щавеля и костяники. А зимними вечерами вязали носки и варежки для фронта, шили нательное бельё солдатам.

– Как-то идёт их строй под конвоем мимо нашего дома, – вспоминает Маргарита Николаевна. – И вдруг – дождь, да такой неожиданный и сильный, что они успели всей толпой только в наш двор и забежать. А мама сварила чугунок картошки для скота, несла его остудить. И увидела глаза этих людей, голодные глаза…

Картошка была чистая (корове другую нельзя), только в «мундирах». Она взяла одну картофелину и протянула стоящему с краю немцу. Тот принял ценный дар, покатал в руках, точно согреваясь, и передал другому. Мама вторую, третью, четвертую… картофелины стала передавать, тот отдавал их товарищам, пока у него в руках не осталась последняя картофелина из чугунка.

Пленные, стоя, молча, съели эту картошку без соли и потом долго и непонятно благодарили женщину за доброту, говорили: «Карашо, спасиба, Гитлер капут!». А Риту немец взял на руки, присел на крыльцо, посадил на колени и стал раскачивать да подбрасывать, ласково так. Девочка смеялась. Потом достал губную гармошку и заиграл какую-то весёлую мелодию…

– Ведь мне было четыре года тогда, но помню всё отчётливо.

Так сложилась жизнь у Маргариты Казаковой, что после семилетки она тоже пришла на Верхне-Туринский машиностроительный. Легендарный завод продолжал выпускать оружие для защиты страны, нужны были молодые руки. Взяли её учеником контролёра ОТК, позже – контролёром.

Отработала год и поехала к старшей сестре Алёне в Ирбит (та училась в пединституте). Там неожиданно поступила в медучилище: хотела лишь попробовать свои силы, а оказалось, что школьную программу не забыла, экзамены сдала легко. Три с половиной года пролетели незаметно. На практику послали в посёлок лесорубов – Карпунинский леспромхоз, что между Верхотурьем и Серовым. Со всякими случаями приходилось встречаться: и травмы, и воспаления, и даже роды. Тут-то и выяснилось, что в медицину ей путь по большому счёту заказан: открылась сильная аллергия на антибиотики.

– Алёна выходит замуж и уезжает в Свердловск-45. Я – за ней, – говорит Маргарита Николаевна. – И вот уже этот город становится моей настоящей судьбой. Вышла замуж, родила сына, Сергея (горжусь им!), какое-то время поработала медсестрой в детских яслях, потом – в воинской части. А когда её расформировали, пришла туда, куда мечтала попасть все последние годы, в библиотеку.

«Бажовка» приняла меня прекрасно. Я здесь, со своей ненаглядной медицинской литературой, со своими читателями, чувствую себя как в раю. Работа интересная и любимая, я востребована по сей день – ну разве это не счастье?!

Уверяю вас, и в семьдесят восемь можно быть активной, нужной людям – читателям, сыну, внуку, друзьям, своим коллегам по коллекционированию. Нужной и вполне счастливой!