Поэт «обнажённой боли» и любви

Вся жизнь её прошла «между любовью и любовью…», как сказал о ней современник. В поиске идеального образа… Марина Цветаева – поэт без времени, «поэт обнажённой боли», поэт, не признающий давления, лжи, поэт любви. Она наиболее самодостаточная литературная величина первой половины двадцатого века.

Отвоюю

Такую личность невозможно подогнать под определённые рамки. Она всегда была в конфликте не только со временем, которое её не приняло, не только со своей средой, которая тоже её не принимала, она была в конфликте с мирозданием.

Стихи Цветаевой о любви сильны и бескомпромиссны. Полумеры её не устраивали. Никаких быстротечных влюблённостей, симпатий, жалости – только настоящее, глубокое, необузданное и неуправляемое, словно океан, чувство. Являясь, как и многие женщины, натурой противоречивой и чувственной, обладая пытливым умом, она всегда стремилась понять любовь во всём многообразии её проявлений. И писала, как чувствовала.

«Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…» – одно из самых известных стихотворений Цветаевой, посвящённых любви. Это мощная лавина чувств, способная смести всё на своём пути. Она была «гениальна в любви», по словам религиозного философа Николая Бердяева, «её женская природа была склонная к одержанию». Вот только мужчины под столь сильным натиском не всегда могли выстоять.

Я тебя отвоюю у всех времён, у всех ночей,
У всех золотых знамён, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца –
Оттого, что в земной ночи я вернее пса.

Одна, без всех

И всё же её жизнь – «…одинокий подвиг одной, без всех, стало быть – против всех», как скажет Максимилиан Волошин, её учитель. Её «литературная нянька» (как она его назовёт). А чтобы понимать её, нужно прожить все этапы её жизни: дом в Трёхпрудном переулке, Коктебель, замужество, эмиграция, ссылка дочери и мужа, Елабуга, место её вечного пристанища.

Вы, идущие мимо меня
К не моим и сомнительным чарам, –
Если б знали вы, сколько огня,
Сколько жизни, растраченной даром.

Драма в жизни Цветаевой, начавшись в 1914 году, уже не остановилась, а будто только набирала обороты. Произошёл раскол семейной жизни. Вторая мировая война застала Цветаеву уже в Советском Союзе, куда она вернулась из эмиграции вслед за дочерью и мужем. Любимым мужем.

Да, я, пожалуй, странный человек,
Другим на диво!
Быть, несмотря на наш двадцатый век,
Такой счастливой!

Душа её, не знающая меры, поёт, болит, цветёт и кровоточит, отодвинув в сторону даже природный стержень её личности и творчества – идею избранничества, впитанную с кровью матери и так поддерживающую её в неприятии её обществом. Её лирическая героиня свободолюбива, в чём-то дерзка, эрудированна, умна, талантлива, она высоко (может, даже чересчур) себя ценит, но имеет для этого основания. Эта героиня предстоит во всей красе и уверенном характере уже даже в первом своём стихотворении:

Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черёд.

И идёт в поэзии дальше с высоко поднятой головой.

Диалог «Я» со всем миром

Путь Цветаевой к признанию был непрост. Её поэзия, наполненная откровениями, переведённая на иностранные языки, почему-то плохо приживалась в России. Надо признать, осо-знание гения Цветаевой у нас пришло намного позже, чем в Европе, только в семидесятые годы начали издавать сборники её стихотворений.

И лишь тогда стало ясно: поэзия для неё – это напряжённый монолог-исповедь, это волшебство и высвобождение душевных избытков, диалог её «Я» со всем миром, что цветаевская лирика – интимное откровение Поэта о мире, откровение, в котором законы мироздания преобразованы в художественную форму, во всепоглощающую лирическую стихию. Это «тайный жар», явленный через слово. И как чудесно передают её стихи многочисленные романсы, написанные композиторами по её волшебным строчкам! А темы любви, одиночества, жизни и смерти в поэзии Цветаевой звучат как исповедь женщины-Поэта, не побоявшейся противопоставить себя своему времени.

Летят стихи, написанные наспех,
Горячие от горечи и нег.
Между любовью и любовью распят
Мой миг, мой час, мой день,
Мой год, мой век…

Да, всё было у неё между любовью и любовью: и смерть, и голод, и трагедии, и жаркая любовь и разочарования… И вся её жизнь.

Какой, однако, лёгкий росчерк пера посвящён Юрию Завадскому, «комедианту, играющему ангела, или ангелу, играющему комедианта» (так она писала о нём в одном из писем)! А позже назвала его «Каменным ангелом», посвятив ему знаменитое «Вчера ещё в глаза глядел…».

Друг! Всё пройдёт!
Виски, в ладонях сжаты,
Жизнь разожмёт! –
Младой военнопленный,
Любовь отпустит вас, но – вдохновенный –
Всем пророкочет голос мой крылатый –
О том, что жили на земле когда-то
Вы – столь забывчивый, сколь незабвенный!

И каким драгоценным был для неё Блок, которому она написала:

Имя твоё – птица в руке,
Имя твоё – льдинка на языке.
Одно единственное движение губ.
Имя твоё – пять букв.

Обожествление, вот с каким чувством она обращается к Блоку. Блок для неё современный Орфей, воплощение идеи Певца и Поэта. С романтической пристрастностью Марина рисует своего Блока. Это нездешний, бесплотный, «нежный призрак», «рыцарь без укоризны», «снеговой певец», «снежный лебедь», «вседержитель души». Ангел, случайно залетевший к людям. Дух, принявший образ человека, призванный помочь им жить, нести им свет, но… трагически не узнанный людьми и погибший. «Встретились бы – не умер…» – горько напишет она после его смерти.

На выхлест

«Искренность её была на выхлест, интимность прекрасна и высока, – писал Брюсов. – Та самая нежная, девичья интимность до наивности, которой не было ни у одной поэтессы её времени».

Души печаль, очей очарованье,
Пера ли росчерк – ах!
Не всё равно ли,
Как назовут сие уста. Доколе
Ваш нежный рот –
сплошное целованье!

Сергей Яковлевич Эфрон был единственным человеком, который понимал её во всём. Но сердце её в первый же год семейной жизни обратилось к брату Эфрона – Петру. И эта любовь разъединила семью, не соединив и даже после смерти Петра Эфрона. Хоть и была эта любовь тоской по образу.

И было сразу обаянье.
Склонился, королевски прост.
И было страшное сиянье
Двух тёмных звёзд.

Любовь и её ожидание мучали Цветаеву всю жизнь. «Пролюбила не тех, – напишет она в своём дневнике. – Только Рильке и Пастернак остались в душе. Они меня приняли. По силе они равны мне». А Пастернаку напишет: «Жизнь – это доля. Ты же – воля моя».

Расстояние: вёрсты, дали
Нас расклеили, распаяли,
В две руки развели, распяв,
И не знали, что это – сплав

Вдохновений и сухожилий…
Не рассОрили – рассорИли,
Расслоили… Стена да ров.
Расселили нас, как орлов…

А ещё она скажет Пастернаку: «Мне в мире один равносилен, один равномощ, равносущ». Он ответит: «Как больно, что сейчас Вы больше меня. О, как я Вас люблю! Как больно и обогащающе ясно!»

Радзевичу, спустя годы, она написала: «Твоя любовь на плечи рухнула, что небо новое…». А прощаясь, сказала: «Слабо держали, оттого уходила. Не любили, любовались, оттого уходила. Просто я никому не принадлежала». И эти строки можно отнести к Мандельштаму, которому посвятила:

Нежней и бесповоротней
Никто не глядел Вам вслед…
Целую Вас – через сотни
Разъединяющих лет.

«Слабо держали» – это и Завадскому, и Волошину…

На грани

«Не принадлежала…» Слова эти не относятся и к Арсению Тарковскому. В их истории две творческие души потянулись друг к другу обоюдно. Между двумя талантливыми, красивыми людьми пробежала искра. «У неё была злая хватка мастера, но во всём чувствовались растерянность и страшное одиночество», – скажет Тарковский. На что она ответит в одном из писем: «Всякая рукопись беззащитна. Я вся – рукопись».

У него было стихотворение с такими словами: «Стол накрыт на шестерых, розы да хрусталь…». И там он пишет о встрече с родителями, братьями, сестрой… Сон о тех, кого уж нет.

Она – в Елабуге. На грани отчаяния: безработная, без мужа и дочери, со страхом за сына и… бесстрашием перед смертью.

Пишет ему (и это последнее её письмо!):

«Как мог ты за таким столом
Седьмого позабыть? Седьмую?»

И далее:

«Чем пугалом среди живых,
Быть призраком хочу, с твоими.
И всё же укоряю:
Ты, стол накрывший на шесть душ,
Меня, не посадивший с краю…»

Изменчивая, невероятная и такая роковая судьба. Она вся в её стихах, её мире переживаний и звуков, чувств, очарований и разочарований, проникнутых трагическим лиризмом. Там нет никакой фальши и лжи, все выстрадано, всё неподдельно искренне, за всё заплачено.

И любовь, к которой Марина стремилась, которой жаждала, которую встречала и не встречала, которую так высоко воспела, эта любовь передалась нам. Теперь это наша любовь к ней и её волшебно-хрустальному творчеству. Это она продлевает её век и будет продлевать всегда!

Ещё наполненная снами
И памятью, где боль уже,
Ты светишься между вещами
Фантастикой от Фаберже.

Приведены отрывки из стихов Цветаевой и других поэтов эпохи.