День здоровья, или Как я был готов к труду и обороне

Давайте вместе вспомним Дни здоровья восьмидесятых годов, когда посмотришь на свою фигуру в зеркало, и видишь не то, что хочешь, а то, что видишь.

День здоровья – это такой день, когда занимаешься спортом с выгодой для себя, потому как могут за такое удовольствие выдать ещё и дефицитные кроссовки.

Вот и уговорила меня 18 января 1988 года тогдашний главный физкультурник медсанчасти Васильцова побыть спортсменом: «В субботу – постреляйте, а в воскресенье пройдите шагом на лыжах, и МСЧ Вас не забудет».

«Пострелять – это можно, – отвечаю. – Я в четвёртом классе держал винтовку в руках, а вот лыжник из меня, южного человека, аховый, не лыжник ведь на соревнованиях будет, а клоун! Так мне и вам это надо?»

Уговорила, однако. За кроссовки.

В тире яблоку некуда было упасть. Все здороваются и спрашивают, в какой я смене? Оказалось, в четвёртой. Знакомые заводчане – люди опытные в спортивной стрельбе – напугали, что стрелять надо «с руки», наматывая на неё ремень и закрывая один глаз. Таким и повалили на коврик. У всех ноги налево, у меня направо – стреляю же левым глазом. Судья сначала подвинула мои ноги, потом взялась за талию и потащила в сторону: не мешайте, говорит, соседям. Сзади обидно рассмеялись.

«Ладно, говорю про себя, погодите… Каким концом прицеливаться, спрашиваю, а вот этот крючочек зачем? А мишень – это вон тот маленький кружочек? А какой – слева или справа? Ах, говорю, как интересно!»

Судью куда-то качнуло.

Потом взялся за публику. Дело в том, что, удерживая ружьё правой рукой, левой рукой патрон нужно досылать. В принципе, возможно, но дуло при этом уходит в сторону зрителей. Тех и сдуло влево. Ага, думаю, держитесь теперь: перекладываю ружьё в левую руку, правой вставляю патрон и увожу дуло теперь тоже влево. Толпу качнуло направо, так и перебегали сзади из стороны в сторону, пока я не дал им передышку: начал искать пятый патрон. Повернулся спиной к мишеням и нацелил ружьё прямо в живот главного судьи: патрона, дескать, не видели моего? Тот кричит: «Уберите этого, пока он не перестрелял руководящие кадры!..»

Ружьё у меня отобрали, стали искать патрон всей командой – патроны-то подотчётные. А со стороны мишеней доносится: «Так у него все пять выстрелов в мишени, и 45 очков выбито!»

Говорю Васильцовой:

– Докладываю, что отстрелялся.

А она в ответ:

– Теперь отжиматься от пола.

– А вот на это уговора не было!

– Так троеборье же!

– По телефону сами сказали, что двоеборье!

– Ну, забыла.

– Тогда кроссовки давайте.

– Ладно, – обещает, – в следующий раз.

Пошёл отжиматься, а в списках меня нет. Судья советует поискать Забелова, потому что Васильцова решила поставить меня за него. Ищу в списках, и Забелова нет, зато я оказался среди участников 50-60 лет.

Ну, начал отжиматься. На восьмом жиме из кармана вываливаются тяжёлые карманные часы на цепочке и брякают при каждом движении на полу. Подбежал судья, взял часы в руку и держал так, пока я не дотянул до тринадцати. Так и записали: «14».

В воскресенье после завтрака звонит Васильцова:

– Где же Вы? До старта 20 минут!

Одеваюсь, добираюсь до базы, беру лыжи-палки-ботинки и номер «124». Пока на старте «семидесятые», дай, думаю, научусь маленько. Пока учился, всё хорошо было, а на старте, когда в спину толкнули, всё так и началось: лыжи налево, палки направо, но как будто бы иду и даже как будто бы скольжу.

И вот зашёл я в лес по бороздочкам, радуюсь морозному солнечному дню, чай время от времени из термоса попиваю, а тут то веточка снежная качается, то птичка пролетела, то, чу! – обгоняют то и дело лыжники, и каждый требует, чтобы я отдал какую-то лыжню. Надоело мне это дело, не дали мне на базе лыжню эту, и когда сзади уж настырно в несколько голосов опять от меня её потребовали, я поворачиваюсь всем корпусом, ставлю свои лыжи поперёк этих самых бороздочек и спрашиваю: «А?»

А на меня сваливается с шумом, скрежетом, треском и всякими неформальными выражениями вся команда первого завода, идущая на личный и командный рекорд. Из кучи вылез Михаил Павлович Чертовиков с одной лыжей на ногах, потом у кого я отнимал палку (думал, что это моя), потом они разбирали, где чья рука, а где чья нога, распутались, наконец, и помчались дальше, только пыль снежная за ними заклубилась…

А сзади опять скрип. Обернулся – номер «121». Недалеко он от меня ушёл. Обогнал, поблагодарил. «Нам в одну строну?» – спросил. «Пожалуйста, – отвечаю, – чайку не хотите?»

Пока беседовали, промелькнул мимо нас Николай Александрович Кащеев, посмотрел на нас, хмыкнул. И умчался дальше.

Перед финишем я стряхнул с себя снег, приосанился, врезался в красивую афишу, перестроился, причём лыжи почему-то поменялись местами, ноги перепутались и шлёпнулся в снег в десяти метрах от ленточки. Подняли меня, отряхнули: «Идти можете?»

«Могу», – отвечаю и снова валюсь в трёх метрах от стола. Народ кричит: «Бывает, держитесь, два шага осталось!» Встал, двинулся, въехал в судейский стол, пристроился грудью на него, а судья требует:

– Уезжайте скорее, Вы нам не нужны.

– Зато Вы мне просто необходимы, за кого держаться буду?

Подобрал меня фотограф. Никогда такого финиша не видел, говорит, давайте я сниму вас, колорит уж очень хорош: усы, борода и брови все в инее и лица не видно. Повесить фотографию обещал на стенде «Факела». Жаль, не повесил.

У раздевалки Горкин (из охраны труда) от смеха давится. Спрашиваю у него, как там Чертовиков, не очень сердится? Да нет, отвечает, он только боялся за бушковские пластиковые лыжи, так что обошлось всё нормально.

В автобусе донимали: где такому коньковому новомодному шагу научились? Мы, говорят, жалели, что видеокамеры не было, которая передала бы все нюансы вашего ритма и алгоритмы темпа, потому как за все годы лыжных эстафет такого финиша ни у кого не было.

– А успевать за мной надо, – отвечаю, – второго такого раза не получится.