Нас спасал оптимизм

«Когда страна узнала о войне,
В тот первый день в сумятице и бреде,
Я помню: я подумала о дне,
Когда страна узнает о Победе…»

Маргарита Алигер.

В родословной у Июлии Ивановны БРЫЛЯКОВОЙ 240 лет педагогического стажа. У неё самой — 56 лет. Она привнесла в городскую педагогику ценнейший педагогический и спортивный опыт первоклассного учителя, любовь, терпение и мудрость воспитателя, одухотворённость творца и просто ясный, чистый взгляд оптимиста с открытой душой хорошего человека. Недаром мама её, педагог с большой буквы, начинала работать учителем с великим Макаренко. Годы войны — особые в её жизни. Детская память сберегла много такого, о чём было бы интересно прочесть всем: и её соратникам, и многочисленным ученикам, и вообще горожанам.

За тепло и ласку

Я была вторым ребёнком в семье плановика-экономиста и учительницы. Жили мы в сельской местности. Росли в любви и заботе. А вместе с нами в семье росли дети — когда восемь, когда двенадцать человек — остающиеся в нашей квартире ночевать после учебного дня и из-за невозможности разъехаться по своим деревням: то «лошади не пришли», то «погода плохая», то просто припозднились. Были среди них и детдомовские дети. И для всех родители мои находили силы, чтобы обогреть, накормить.

Многие из них на протяжении всей жизни мамы и папы оставались благодарны им за ласку и тепло, с фронта слали письма, приезжали навестить после войны, помогали. Когда погиб любимец наш Вадик Ермаков, на имя мамы пришло письмо с извещением о его смерти и о том, что ему присвоено звание Героя Советского Союза. Не забуду, как возвращались они с фронтов, бывшие беспризорники, а теперь солдаты и офицеры, девочки и мальчики, увешанные орденами и медалями. Часть из них стали учителями. И я была активным участником домашних педсоветов.

Станция Хомутово

Орловская область, станция Хомутово, 23 июня 1941 года. Вчера пришла война. Все в страхе: что нас ждёт? Состав с демобилизованными отправили в Орёл. Там папа. Уличное радио молчит. Через станцию идут эшелоны с солдатами, беженцами, с техникой. Платформы завалены станками, трубами, огромными ящиками с каким-то оборудованием. Их охраняют вооружённые красноармейцы. Всё лето — тревога и страх.

Начались первые осенние дожди, а с ними — бомбёжки. Мы прячемся в подвале. Маленькие немецкие самолёты спускаются низко, «улыбаясь». Немцы сбрасывают листовки, в которых уговаривают не бояться и ждать «нового порядка». С неба летят конфеты. Мы, семи-девятилетние ребята, собираем их и закапываем в землю, даже не попробовав: взрослые сказали, что они отравлены. Может, так оно и есть? Фашисты же.

3 октября Орёл сдали. По шоссе — поодиночке и группами — бредут смертельно уставшие, грязные, оборванные солдаты. Среди них есть легкораненые, их поддерживают товарищи. Жители стоят по обочинам и с ужасом смотрят на них. Кто-то начинает навзрыд плакать, громкие причитания подхватываются, разносятся гулким эхом по улице. Понять людей можно: все привыкли видеть солдатиков весёлыми, с гармошками да прибаутками, едущими в военных составах на фронт. А тут — такие отрешённые лица, сгорбленные спины…

Из тупика — в тупик

К вечеру 5 октября на станцию опустилась страшная тишина. Отступающие ушли на восток, в сторону Ельца. По жилым постройкам пошёл зловещий слух: «Нас бросили!» Началась паника. Но в три часа ночи подали два товарных вагона. В них прибыл отряд сапёров с нашим папой во главе. Мама потом рассказала, что эти люди (минёры) выполняют особое задание, уходят последними, минируя главные объекты, чтобы ничего не досталось немцам. За такую службу в армии папа — капитан Воропаев — был награждён семнадцатью орденами и медалями, среди них — орден Красной Звезды, три ордена Славы, знаки «Отличный минёр», «Отличный сапёр», медаль «За отвагу».

Жители и прибившиеся к ним беженцы быстро сделали нары из досок, найденных в разбитых домах, притащили в вагоны печки-«буржуйки», домашнюю утварь, фляги с водой. Мы простились с папой и заняли свои места в «теплушке». По декабрь 42 года мы не получали от отца никаких вестей.

Тронувшись в неизвестный и опасный путь, эшелон только через два с половиной месяца прибыл на станцию Плёс Саратовской области.

Путь был незабываемо тяжёлым. Бывало, сутками вагоны стояли в тупике, о нас никто даже не вспоминал, паровоз отцепляли и пускали на другие нужды, а мы — 17 семей с детьми — покорно ждали дальнейших действий. Пути были забиты составами: на запад — с солдатами, на восток — с ранеными. Подцепят наши вагоны к очередному составу с ранеными (после походов мамочек с грудничками к коменданту), довезут до очередного тупика, и снова стоянка на несколько дней. В Энгельсе стояли в тупике две недели. Дети ревели от голода.

Однажды мы с ребятами в одном из вагонов нашли жмых и зёрна. Какое это было счастье! Меня, как старшую и самую приметливую, ребятня выбрала завхозом, и началась игра по сбору пищи, дров, угля. Несколько семей с поезда сняли: нужны были специалисты для фронта и тыла. Остальные прибыли, наконец, в степную зону Поволжья.

Немцеповолжье

Стоял промозглый декабрь. На какой-то станции нас вместе со скарбом погрузили в сани, запряжённые волами и верблюдами, и караван отправился в путь, в немцеповолжье. Чтоб не замёрзли, возница постоянно заставлял каждого какое-то время идти за караваном пешком, разогреваясь. К вечеру добрались до районного центра с названием Гнаденфлюр. Развезли всех по домам. Нас с мамой определили на ночлег в немецкую семью, в которой два сына воевали на фронте, глава семьи — инвалид, жена работала бухгалтером в совхозе. Эти милые люди встретили нас бочкой с горячей водой -устроив нам баню — и ужином, который я в своей дальнейшей жизни не забывала никогда. Стол был накрыт белой скатертью с голубой каймой, на него поставили тарелки с волшебным супом, в центре стояло блюдо с мясом, пирожками, много всякой овощной вкуснотищи, молоко, сладости. Мама волновалась за наши желудки: после долгого голодания, жмыха да зерна как бы заворота не было. А мы не верили сказке!

Весь следующий день мы ехали по пустынной заснеженной степи к постоянному месту поселения. Метель не утихала. К селу Альт-Цюрих прибыли затемно. Село было безлюдным. Живших здесь немцев в один из сентябрьских дней 41 года за 24 часа выселили на Урал и в Северный Казахстан. Восемь наших семей оставили здесь, в домах сосланных немцев, с их имуществом, остальных повезли в деревню Нойн-Цюрих.

На чердаке дома, в который нас поселили, мы нашли немного пшеницы, ведро отрубей, чему сильно обрадовались. Из других закрытых домов нам разрешили взять кое-какую мебель, посуду. Вечером беженцев собрали в школе. Было принято решение: начать жить, работать, открыть магазин для товаров за трудодни, начать занятия в школе, соблюдать спокойствие и порядок.

Жизнь колхозная

Когда пришёл новый, 1942 год, решили отметить его всем селом. Поставили в школе ёлку. Взрослые приготовили нам, детям, вкусный чай с корнем солодки и пирожными из отрубей. Состоялся незабываемый концерт — среди беженцев были профессиональные музыканты из Смоленска и Минска, а при них — инструменты. Впервые я услышала тогда живую классическую музыку. Слушали, пели и плясали до утра.

Началась работа в колхозе. Городским беженцам приходилось особенно трудно. Их учили лопатить зерно, которое «горело» на элеваторе уже с февраля, стоять на веялке, заготавливать кизяки — они потом шли на постройки, доить коров, выхаживать телят и жать серпом бурьян. Я всё это умела, работала вместе со взрослыми (даром что всего-то второклассница!) и училась. У нас было в школе 14 учеников и три учителя. Много часов уделялось военному делу. Мы умели собирать и разбирать автомат, бросать гранаты, оказывать помощь раненому. Это было нужно для победы: вдруг нас призовут в армию, а мы уже всё умеем!

В середине зимы в свинарник завезли 18 поросят, а в коровнике появились 10 телят. Мы, ребятишки, поделили их между собой, написав на их ушках химическим карандашом свои имена, и с удовольствием ухаживали за ними. Особенно интересно было возиться с поросятами. Мы их мыли, кормили, убирали помещение, почёсывали им бока — те повизгивали от удовольствия, собирали (и в свинарнике, и в коровнике) помёт: а как же, к лету набиралось по большой куче, мы смешивали его с соломой, делали кизяки, высушивали их на солнце и сдавали в колхоз. Десять кизяков — два трудодня. Вот матери-то подспорье.

Целая эпопея — колоски. Сначала мы, дети, их жали серпом, собирая остатки на покрытых снегом полях, потом молотили, веяли — что было особенно трудно, так как у веялки была высокая ручка, до неё не все доставали, и мы подсаживали одного на другого. Старшая сестра с 13 лет работала поварихой на полевом стане, а её одноклассники -двое мальчишек — трактористами.

Горело всё

Хоть и были маленькими, но прекрасно понимали: мы — на одном берегу Волги, а немцы — на другом. Форсируют фашисты реку, и всем беженцам-поселенцам конец. Кто-то всё время дежурил у радиорепродуктора. В ночь на 13 сентября 1942 года не спал никто: начался штурм Сталинграда. Красная Армия атаковала Мамаев курган и взяла его. С той стороны Волги небо застило страшное зарево. Земля гудела от разрывов бомб и снарядов, иногда даже здесь, на нашей стороне, в домах дребезжали стёкла. Облака пыли и дыма заслоняли солнце. Радио постоянно передавало сводки боёв за каждый дом, за каждый метр земли в этом многострадальном городе. Когда небо полностью заволокло гарью, голос Левитана прозвучал с каким-то особенным содроганием: «Горит земля, немецкая авиация подожгла нефтебаки, и горит растекающаяся нефть, пламя поднимается до 800 метров, горит Волга, горит всё. Но Красная Армия не отступает». Мы слушали эти сообщения в страхе, многие не выдерживали, начинали рыдать.

19 ноября была прорвана оборона, и только к началу февраля 43 года капитулировали остатки окружённых немецких войск. Наступила такая тишина, что было жутковато выходить на улицу. Казалось, земля вот-вот провалится под ногами, так как она перестала дрожать. А когда ликующий голос Левитана произнёс: «Великая битва на Волге закончилась блестящей победой советских войск!» — все высыпали на улицу, начали обниматься, целоваться и плакать счастливыми слезами.

Люди верили

После освобождения Орла мы всё чаще стали мечтать о возвращении домой. Хотелось убежать от местных малярийных комаров (переболели все в семье, кроме меня). Но когда вышли из поезда на орловский перрон, сердца сжались от ужаса и жалости. Ни одного целого дома, торчащие печные трубы, обугленные деревья, воронки от бомб, кучи металла из остатков танков, орудий. Здесь, в районе вокзала, шли ожесточённые бои.

Поселили нас в старой уцелевшей школе. Там же мама преподавала биологию и немецкий, а мы учились. Ни учебников, ни бумаги, ни карандашей. Писали на обрывках газет. Нас, детей, организовали в отряды, и мы помогали восстанавливать пострадавшее здание школы, работали по 3 часа в день. Папа нас к тому времени уже нашёл и слал с фронта вместе с письмами боевые листки, в которых рассказывалось о героях войны, их подвигах.

Именно с них и началась моя активная общественная, комсомольская жизнь. Я готовила стенгазеты, классные часы о Зое Космодемьянской и Володе Дубинине, Лёне Голикове и молодогвардейцах. Мне это было интересно, нравилось, и я могу об этом говорить всегда. И именно общественная работа, мамин пример и всё моё военное детство привели меня в педагогику.

А война — целая история в моей жизни. Годы эти не забуду. Было очень непросто. Было страшно, было тяжело. Но нас спасал какой-то невероятный оптимизм, присущий и моему поколению ребятни, и маминому поколению взрослых. Люди верили в победу, искренне ждали лучшего времени и делали абсолютно всё возможное, чтобы его приблизить. И ведь приблизили!

Июлия Ивановна БРЫЛЯКОВА,
ветеран педагогического труда.