Хоть бы не кончился запал!

Наш диалог по поводу – а встретились мы с актёром народного музыкально-драматического театра «Версия» Сергеем СЫРОВЫМ как раз накануне Дня театра – так вот наш диалог по поводу начался с… театра. Собственно, даже если бы я задала вопрос из другой сферы, он всё равно пришёл бы в ответе к театру. Так уж у него распределены ценности. Похоже, он вообще из тех, кто, вспоминая какие-то года своей жизни, какие-то события, говорит: «А, точно, это было тогда, когда мы играли то-то и то-то».

Вообще, по профессии Сергей – инженер кузнечного производства. На комбинате «Электрохимприбор» с 86 года. Театром увлекался ещё со школы, всегда интересовался высоким театральным искусством и пронёс этот трепетный интерес через всю жизнь.

– По всякому складывалось. Я ведь из нашего народного театра даже уходил однажды. Несколько лет отыграл, а потом на два года ушёл. Сложилось так. Не пошло, как мне казалось. И был наказан: пропустил знаковые вещи: «Эзопа», «Кароля», «Танец апашей». Сделали без меня. Блестяще сделали. Жаль, безумно.

– Вам легко в коллективе единомышленников?

– Про единомышленников – это Вы в точку. Когда есть удовлетворение от партнёрского взаимодействия на сцене, когда тебя понимают с полуслова – это, знаете, дорогого стоит. Мне легко и просто с Анатолием Пилигримовым, Алексеем Скороспеловым, Натальей Берсенёвой, Татьяной Алтуховой, Сергеем Рудым. Для меня сцена и всё, что ей предшествует – это составная часть жизни. Хоть бы не кончился запал! Так много ещё хочется сделать.

– Что любите играть больше?

– Вы заметили: театр — это не про счастье. Он вообще не занимается счастливыми людьми. Скорее – страдающими, мучающимися, ищущими, сомневающимися, меняющимися и иногда что-то меняющими. Как мой герой Римос из «Двенадцати костров» Гуркина (в постановке Виталия Старцева). Вот эти персонажи мне как-то ближе. После «Забайкальской кадрили», забористой, жизнеутверждающей, это был довольно тяжёлый для нас спектакль. Мой герой – участковый милиционер, который пытается «не быть сволочью». Он греется у чужого костра, а за рядовым бытописанием в пьесе постепенно проступает его душевная теплота. Чудаковатый человек без шекспировских страстей. Но как много он мне дал, этот образ!

– А как же чеховские монологи о счастье, о его предчувствии, поисках идеальной любви? И ведь, заметьте, почти во всех пьесах…

– Да, вы правы. Антон Павлович ищет счастье всюду, ждёт, надеется. И заражает нас этим чувством ожидания. У него все пьесы про любовь.

– С этим-то я однозначно согласна. Но, скажите, а Вы что играли в «Медведе» (точнее, в нашей, местной постановке – «Сон в руку»)? Любовь?

– Начнём с того, что до помещика Смирнова в «Медведе» я в основном играл маленького человека. Такого, знаете, хитрована по жизни, наблюдательного и предприимчивого. Внутренняя гармония у этих людей складывается просто и буднично. Китаец в «Зойкиной квартире» Булгакова, брат в «Бедном Пьеро», случайно приближенный к императору, полупоэт, полуфилософ в «Калигуле». И всё же, играя все эти образы, всегда что-то достаёшь изнутри, чем-то сокровенным жертвуешь, всё время опасаясь, что делаешь это не понимания ради, а на потеху публике.
С Чеховым было по-другому. Перед глазами у всех стоял Смирнов-Жаров (из телевизионного фильма «Медведь») с его сочной харизмой, зычным голосом, ростом, вальяжностью и манерами малость опустившегося дворянина, когда-то блестящего кавалера и жуира. Вот, представьте, как перебить уже сформированный образ, как не повториться?

– Действительно, выразительность, громогласность и эту всеобъемлющую заполняемость всего пространства, коими обладал Жаров, надо было победить. Вам, на мой взгляд, это удалось. Я видела спектакль. Помещик у Вас получился хоть и не столь громоподобный, зато тактичный и интеллигентный, даром, что в авторском образе – почти буян. Ну, и убедительный. Темперамент Вами был задан самый тот. Тут и лёгкость в общении, походке, хорошие манеры. А главное — накал жаркой, импульсивной готовности то идти в бой, то коленопреклониться.
Однако где любовь, уважаемый?

– Наш «Сон в руку» рождался долго. Чехова, если Вы заметили, каждый режиссёр ставит по-своему. Создаётся общий рисунок спектакля – по сути – фантазии на тему реальности (ну скажите, какой мужчина из-за пустяка будет с кем-то стреляться?). Наш режиссёр (в данном случае Сергей Иванович Рудой) был для актёрского ансамбля организующим и объединяющим началом именно в главном понимании пьесы: это водевиль, то есть симбиоз жизни и юмора, любви и иронии. А если учесть, что сами мы, актеры, – эстетически приподнятые над землёй люди, впитывающие режиссуру на лету, то, скажу вам, «Сон» игрался без особой классовой сути и легко. Да, конечно, театр – вещь сиюминутная, а кино остаётся надолго. Жаров покорил сердца, но это совсем не значит, что Чехов его таким задумывал. Ведь писала же критика тех времен: «Замоскворецкий ухарь-купец …». Заметьте, купец, а не дворянин…

– И всё же – ещё раз про любовь.

– Если Вы так настойчиво спрашиваете о любви, если Вы моей влюблённости в героиню пьесы не почувствовали, стало быть, плохо сыграл.

– Ну, да. Старая жизнь одинокой барыньки взорвана и перевёрнута «хамом», «невеждой», «монстром проклятым», «медведем»! Под звон церковных колоколов пришла новая, счастливая – ход режиссера, поставившего кульминационную точку. А Вы-то, Вы почему так были скупы в выразительных средствах? Вы к ней всю пьесу равнодушны. Носитесь по сцене, временами истерите. Ваш общий подъём настроения формально убедителен и только.

– Как в жизни я выбираю возможность именно этого круга общения, дружу именно с этими, близкими мне по духу людьми, так и в роли я волен применять свои, индивидуальные сценические средства и умения. Значит, слишком тонок был мой рисунок влюблённости в героиню. Но он был. Я до сих пор, вспоминая какие-то сцены из спектакля, воспаряю. Меня захлёстывает такая волна романтики …Хоть, вроде, не романтик.

– Слушайте, Сергей Владимирович, если это так, то Вы по-настоящему счастливый человек!

– Это абсолютно очевидно. У меня замечательная, понимающая семья. У меня интересная работа. У меня – театр.